В то время я редко бывал в Каире, где-то один месяц из трех. Я работал в Отделе египтологии над своей книгой «Последние исследования Ливийской пустыни», и с каждым днем расстояние между мной и текстом уменьшалось, пустыня словно переместилась на его страницы, я даже чувствовал запах чернил, стекающих с вечного пера. И в тоже время я боролся с ее незримым присутствием. По правде говоря, когда я писал свою короткую, в семьдесят страниц книгу, я писал сжато и по существу, прилагая карты путешествий, я был уже одержим ею – представлял ее рот, нежную кожу под коленом, гладкую равнину спины. Я не мог убрать ее тело со страниц. Мне хотелось посвятить монографию ей, ее голосу, телу, я представлял как оно, медовое, поднимается с постели, словно терракотовая амфора, однако посвятил эту книгу королю. Понимая, что иначе такая одержимость станет предметом насмешек и будет снисходительно принята с вежливым и смущенным кивком головы.
Я вел себя с ней сухо и сдержано вдвойне. Это у меня в характере. Словно стесняешься собственной наготы. Европейцам это свойственно. И это было естественным для меня – перенести ее в мой текст о пустыне, а на людях закрыться от нее металлическим щитом.
Которую любишь или готов полюбить,
Роман на бумаге вместо настоящего романа.
На лужайке Хассанейн Бея – величественного старика, который прославился в экспедиции 1923 года, – она подошла ко мне с правительственным секретарем Раунделлом, поздоровалась за руку, попросила его принести ей что-нибудь выпить, повернулась ко мне и сказала. «Я хочу, чтобы вы меня похитили». Я чувствовал себя так, словно она вложила мне в руку нож. Через месяц я стал ее любовником. В комнате над восточным базаром, к северу от улицы попугаев.

Я опустился на колени в коридоре с мозаичным полом, зарылся лицом в складки ее платья, соленый вкус ее пальцев у меня во рту. Мы стояли неподвижно, словно странная скульптурная группа, пока не принялись утолять свой голод. Ее пальцы выцарапывали песок из моих светлых волос.
Вокруг нас был Каир и пустыня.
Community Info